Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, апрель
– Браво, но, – самодовольство так и искрилось вокруг человека, назвавшегося Ивановым, – что могут рассказать старые туфли? Из них паспорта не извлечёшь.
– Простите, но вы не правы, – уголки губ Путилина поднялись в улыбке, – посудите сами. – Иван Дмитриевич театрально помахал в воздухе рукой, словно подбирал подходящее слово к идущей в жизни мизансцене. – на одежде вашей нет ни единой метки, да, если бы и были, то платье могло принадлежать другому человеку.
Незнакомец прикусил губу, понимая, к чему ведёт начальник сыска.
– А вот с обувью вы сплоховали и признали, – палец Путилина указывал на Иванова, – что туфли ваши, а значит, те три буквы под стёртым гербом принадлежат вам.
– Я… – начал незнакомец, но умолк.
– Вы думаете, что мои сотрудники устроили осмотр доктора для исследования вашего здоровья? Отнюдь, на вашем теле могли быть какие—то метки, следы от ран, вот вы сейчас ненароком тронули левой рукой рёбра, а это говорит о многом. След от пули, я полагаю?
Иванов вцепился побелевшими пальцами в колено.
– Именно, получена год тому. А это о чём говорит? Да, вы, сударь, дворянского сословия. Но я не об этом, а о туфлях и тех трёх буквах. После указанных мной некоторых особенностей: московского воспитания, дуэли, возраста, наконец, меток на туфлях. Вы и сейчас будете скрывать своё истинное имя?
Незнакомец молчал.
– Константин Петрович Ромашов, – отчеканил Путилин.
– Ваша взяла, – мужчина на стуле прикрыл глаза.
– Я не понимаю, зачем вам надо было вот так тратить жизнь, которая и так коротка, впустую?
– Господин Путилин, не надо нотаций, в своей жизни я наслышался их столько, что меня начинает тошнить от новой порции.
– Ваше право.
– Значит, меня в Москву?
– Да, ведь именно там, вами совершено убийство.
– Я думал скрыться от всего за обычную кражу.
– Человек предполагает, а Господь нами располагает.
– Увольте меня от философии, отправьте в камеру. – Ромашов поднялся, но не утерпел, спросил: – вы выводы обо мне совершили по туфлям? – Константин Петрович посмотрел на свои ноги.
– Вам не повезло в том, что на днях я рассматривал журнал происшествий, так сказать, восстанавливал в памяти некоторые дела, по которым не задержаны преступники, так вот одно из них было о вас. Думаю, простое совпадение.
– Которое будет стоит мне каторги, – закончил за начальника сыска Ромашов.
Глава тридцать девятая. Время идёт, а следствие…
Жуков давненько не видел Ивана Дмитриевича таким опустошённым и усталым. Перед начальником сыска стоял стакан с чаем, над которым вился пар, но казалось, что ничего Путилин не замечал.
Миша стоял у двери и не решался пройти к столу, боясь потревожить хозяина кабинета. Да и докладывать, в общем, было нечего. Один подозреваемый в преступлении имел повод не беспокоиться об интересе к его персоне сыскного отделения, ибо находился совсем в другом месте, а не путешествовал с Мякотиным. Хотя результат и отрицательный, Жуков вспомнил гимназические занятия по математике, но всё—таки результат. Можно сосредоточиться на других ниточках, как говаривал иной раз Иван Дмитриевич. Баба с возу, лошади легче.
– Что тебе? – Наконец Путилин заметил помощника.
– Доложить по стрельнинскому делу.
– Итак вижу по твоему виду, что Нартов ни при чём, – отмахнулся начальник сыскной полиции, – видимо, мальчишка почувствовал себя взрослым и закрутил роман, – Путилин выделил последнее слово ударением на первый слог, – с какой—нибудь молоденькой служанкой, – и на скулах заиграли желваки.
– Именно так, – Жуков присел на краешек стула, – у них в доме прислуживает девушка, вот и…
– Не продолжай, – нахмурился Иван Дмитриевич и закусил губу. – С чего начали, тем и кончили. Ни подозреваемых, ни мало—мальски пригодной тоненькой ниточки, столько дней прошло, а всё впустую.
– Иван Дмитриевич, сами же говорили, что каждый сделанный шаг приближает нас к цели, пусть он будет маленький, пусть большой.
– Не надо, Миша, я головой понимаю, а вот на душе не только кошки скребут, – Путилин поморщился, – а что—то муторно. Разочарование приходит от жизни, сплошное разочарование. Вот мы варимся в котле человеческих страстей, я бы сказал, до того низменных, что опускаются руки.
– Иван Дмитрич, – начал помощник.
– Не надо, – теперь махнул рукой, – пустое всё… Не обращай внимания, видно, старею, вот и брюзжать начинаю по поводу и без оного… Так говоришь, Нартов не причастен?
– Получается так.
– Что ж, одной ниточкой меньше, – глаза начальника сыскной полиции сощурились, словно и не было в помине минутной слабости, пришла сосредоточенность на деле, остальное откинуто прочь, словно не нужный более груз.
Первым делом штабс—капитан Орлов явился на доклад к начальнику сыскной полиции, у которого уже находился с отчётом Миша Жуков.
– Я с вами, Василий Михайлович, согласен, что начинать надо с мякотинского брата Венедикта, Кронштадта и всё—таки петербургской квартиры господина Реброва.
– Но ведь, – начал было Миша, но умолк под тяжёлым взглядом начальника.
– Я допускаю, что молодые люди рассорились и не хотели друг друга видеть, поэтому Нартов ничего и не может поведать.
– Мне кажется, мы запутались и попали в тупик, – пробурчал Жуков.
– Может быть, ты прав, но надо сделать всё, что в наших силах. Юноша убит и убит так жестоко, что преступник должен быть найден и отдан правосудию, хотя говорю обыденные вещи, но наш долг отправить злодея, вкусившего крови ближнего, нести наказание.
Миша, не говоря ни слова, сопел, Василий Михайлович смотрел в окно, за которым виднелся кусок голубого неба, с пробегающим по нему белым небесным барашком.
– Василий Михайлович, вызовите телеграммой Венедикта Мякотина, а ты, Миша, вновь в ребровскую квартиру, делай, что хочешь, землю носом рой, но должен найти свидетелей. Неужто никто ничего не видел? Не верю, ищи, голубь мой сизокрылый, относящееся к Мякотину, Реброву, должно же что—то быть. Живём среди людей, а не в лесу.
Глава сороковая. Забытые радости
Утром дежурный чиновник доложил Путилину, что надворный советник Соловьёв привёз ни свет, ни заря арестованного Николая Барбазанова, более известного, как Полевой, и какого—то мужчину, которого считает подручным вышеуказанного преступника.
– Полевого? – Обрадовано спросил Иван Дмитриевич, не скрывая при этом удивления.
– Точно так, – чиновник сиял, словно это он, а не Иван Иванович задержал давно разыскиваемого преступника.
– Где сам Соловьёв?
– Сказал, что писать будет бумагу о поимке.
– Позовите его, – начал было Путилин, но махнув рукой, сказал, – не надо, я сам к нему зайду.
Иван Иванович поднял голову, видимо, перечитывал написанное, и поднялся, приветствуя начальника. Улыбка появилась на уставшем лице.
– Взяли! – Только и сумел произнести надворный советник.
– По чести говоря, лелеял хрупкую надежду, но, – Путилин покачал головой, – думал снова уйдёт.
– Сколько ж можно, не призрак же, в самом деле, господин Барбазанов —то, обычный человек со слабостями и недостатками, а попросту преступник, которому место в сибирском остроге.
– Это верно, но как? – Заинтересовался Иван Дмитриевич.
– Я сам не ожидал, так уж вышло, – и Иван Иванович протянул начальнику раппорт.
Первые слова Путилин пропустил, где шло пустое, начал с:
«в день, предшествующий задержанию, агенты сыскной полиции под видом рабочих, подрядившихся на строительство, установили наблюдение за Матрёной Елизаровной Верёвкиной, более известной, как Матрёна Криворучка. Следующим утром задержаны, выходящими из дома Верёвкиной, два неизвестных, один из которых опознан, как находящийся в розыске за преступления Николай Барбазанов…»
– Иван Иванович, – Путилин потряс бумагой, – я понимаю, что вы – не литератор, но расскажите, как произошло всё?
– Ничего особенного, – надворный советник на столе перекладывал с места на место бумаги, – в первый день я понял, что Полевой у Матрёны по тому, как она обеспокоилась появлением сторонних людей рядом со своим домом. Тем более, что во втором этаже кто—то стоял и из—за занавески наблюдал за нами.
– Кто ж такой глазастый?
– Агент Сергеев.
– Молодец, а далее, – торопил начальник сыскной полиции.
– Хоть весна, но ночи ныне холодные стоят, пришлось немного промёрзнуть, но это стоило ожиданий. Никто из дома не выходил, а только в полночь явился мужчина, разглядеть не было возможности, но по росту, вроде бы, не Полевой. Утром, на самом рассвете я решил, что пора приниматься за стройку, вот и поехали на подводах мимо криворучинского дома. Я даже не ожидал, что в эту самую минуту из дверей выйдут два человека, один остановился и с форсом зажёг спичку, хотел прикурить, но не учёл, что осветил своё лицо. Пришлось быстро решать, что делать, благо они, эти двое стояли рядом с нашими подводами, я прыгнул на незнакомца, Сергеев на Полевого. Они явно такого развития событий не ожидали, поэтому только Барбазанов сделал попытку к сопротивлению, но был связан остальными агентами.
